С субботы на воскресенье - Страница 39

Лицо Остроумова сделалось скорбным. Он замолчал, видимо, ожидая, что Стуков задаст уточняющий вопрос. Вопроса не последовало, и тогда Остроумов продолжил дальше:

— Врача, который вырвал нас с Павлушей из когтей смерти, зовут Игорем Владимировичем. В прошлое воскресенье я встретил его в «Космосе». У Игоря Владимировича состоялся торжественный день рождения. Культурные друзья стали дарить подарки. Я был выпивши, растрогался до слез и от чистого сердца тоже вручил… — Остроумов в который раз провел ладонью по мокрой от пота лысине. — А сегодня Игорь Владимирович звонит мне по телефончику и толкует, что из-за моего подарочка уголовный розыск тянет его под эшафот. Ах, думаю, такое козырное дело по-дурному засветил! Прикинулся шлангом, дескать, не понимаю, а он: «Как же так, уважаемый Владимир Андреевич? На свою беду я спас вашу жизнь?» Боже-боже, что произошло со мной после этого!..

— Решились на раскаяние? — покачав головой, спросил Стуков.

— Не верите?

— Нет.

Остроумов растерянно замигал. Глаза его повлажнели, и слезы медленно поползли по впалым щекам.

— Я полжизни мотался по исправительным колониям, полжизни жрал казенные харчи и таскал параши. Я почти забыл свое имя. Как собака отзывался на кликуху, которую вы мне сегодня напомнили. У меня на черепе не осталось ни одной ворсинки, во рту нет ни одного собственного зуба, но… Почему вы, Степан Степанович, считаете, что вместе с волосами и зубами у меня пропала совесть? Почему?!

Остроумов закрыл было лицо кепкой, но сразу убрал ее. Слезы катились по его щекам и часто-часто капали на колени. Руки дрожали. Казалось, он силился сдержать слезы и не мог. И тогда он заговорил, не обращая на них внимания, облизывая кончиком языка верхнюю губу.

— При первой судимости, когда я был в расцвете сил, мне отвалили полную пятерку за копеечную мелочевку дореформенными деньгами. Пусть я украл их, пусть… Но не жестоко ли за медяшки давать такой срок? Пять пасок — подумать страшно! — Остроумов вытер лицо кепкой. Глаза его стали злыми, красными. — Я обалдел от возмущения и решил мстить. Мне давали срок за каждое мое дело. Я отбывал наказание и принимался за прежнее. Опять садили… Да что базарить! Вы, Степан Степанович, все знаете — память у вас светлая. За четверть века моей преступной деятельности меня не пожалел ни один человек! И только Игорь Владимирович… своей добротой перевернул мои уголовные потроха. Я стал работать, у меня золотые руки. Хотите, такие фасонные туфельки отчебучу, что ахнете! Который год не воровал…

— И все-таки не вытерпел.

Остроумова заколотит мелкий озноб. Лысина вспотела, словно на нее брызнули водой. Он раз за разом вытирал голову кепкой, но она потела еще больше.

— Встретился с Павлушей Клопом, магазинчик с часиками подвернулся. Увидел золотишко — затмение нашло, не устоял… — Остроумов умоляюще посмотрел на Стукова. — Отложите допрос до завтра. Все как на духу расскажу. Сейчас мочи нет говорить, мозги дымят, мысли путаются… С горя выпил для смелости, таблеточку проглотил, в темечке иголкой колет… Ой, как сильно колет…

Пока Стуков связывался со следователем и прокурором, чтобы направить задержанного в следственный изолятор, пока выполнял необходимые при этом формальности и вызывал конвоира, Остроумов сидел, уткнувшись лицом в ладони, как будто происходящее его не касалось. Когда Остроумова, наконец, увели, Степан Степанович проговорил:

— Вот это и есть тот самый Владимир Андреевич, рецидивист-неудачник. Какой-то он необычный сегодня… Впервые таким вижу.

— Не от таблетки ли? — предположил Бирюков.

— Возможно, — Стуков задумчиво помял в пальцах сигарету. — А Игорь Владимирович предупредил-таки Остроумова. Не утерпел.

— Для чего он это сделал?

— Трудно сказать.

Бирюков задумался. В поведении Айрапетова на сей раз не было логики. Его телефонный звонок Остроумову, если таковой на самом деле состоялся, смог явиться сигналом тревоги для рецидивиста. Рассчитывать на джентльменский жест матерого уголовника мог только наивный человек. Айрапетов впечатления наивного не производил. Не верилось и в то, что Остроумов действительно шел с повинной и случайно нарвался на постового милиционера. Сомнений не вызывали лишь шесть золотых часов, обнаруженных у Остроумова. Ровно столько исчезло их из магазина. Значит, соврал Мохов, что успел продать часы. Видимо, Остроумов захватил себе львиную долю.

— Сейчас поеду в изолятор и еще поговорю с Костыревым и Моховым, — после бесплодных размышлений сказал Антон.

— Попробуй, — согласился Степан Степанович.

Замкнутый и угрюмый Федор Костырев, несмотря на все тактические старания Бирюкова, ничего не хотел говорить. Он полностью отрицал знакомство с Остроумовым, Айрапетовым и электромехаником с подстанции Лаптевым. Признался лишь в том, что хорошо знает монтера Валерку Шумилкина. Когда же Антон заикнулся о загадочных письмах, вообще превратился в истукана и замолчал, словно глухонемой.

Мохов, как и прошлый раз, с ходу начал изображать бывалого уголовника, вроде бы роль подследственного доставляла ему огромное удовольствие. Не дожидаясь, когда Бирюков заговорил, с нахальной улыбочкой спросил:

— Раскололся Федька?

— Раскололся… — Антон сделал паузу, — только не Федька, а Остроумов. Знаете такого?

Всего на секунду растерялся Мохов. Скорее даже — удивился. Но ответил равнодушно:

— Нет, не знаю.

— Неужели забыли Владимира Андреевича? Кличка — Кудрявый..

— Никаких ни лысых, ни кудрявых не знаю!